САЙТ    РАЙОНА    "ПИТЕР"

Главная » 2015 » Сентябрь » 9 » Депутат Петров — РБК: «Я Путину пообещал»

---

02:57 Депутат Петров — РБК: «Я Путину пообещал»

http://top.rbc.ru/interview/society/07/09/2015/55e899e69a7947df83be7b8f 07.09.2015, 13:42   Елена Мязина  Не известный широкой публике депутат Александр Петров привлек к себе внимание, появившись весной в фильме «Президент» и рассказав о производстве инсулина на Урале. РБК решил познакомиться с бывшим фармацевтом и выяснить, о каком предприятии шла речь в фильме Подробнее о том, что из себя представляет бывший бизнес Петрова, читайте в расследовании РБК «Кто такой Александр Петров из фильма «Президент» «Отправьте его директором школы» — Расскажите, пожалуйста, о себе: где родились, где учились, работали, как стали депутатом. — Знаете, я живу несколько жизней. Первая — когда я был сельским учителем физики и директором школы в Пермском крае. Я из большой семьи учителей, нашей династии более 500 лет. Мой отец был школьным директором почти 40 лет. Я единственный из семьи, кто ушел из школы. Кстати, папа так и не простил меня за это. Фото: Екатерина Кузьмина/РБК — Как вам в 21 год удалось стать директором школы? — Меня пригласил председатель обкома партии Борис Коноплев. Он хорошо знал нашу семью. Я только окончил институт с отличием. Он спросил меня: «Куда готов пойти работать?» Я сказал, что хочу в школу. Он отругал меня без пояснений, снял телефонную трубку и сказал: «Отправьте его директором школы». В ОблОНО мне предложили несколько вариантов. Я попросился поближе к родному району. Так я сначала стал директором Калиновской восьмилетней школы, а через семь лет возглавил Еловскую среднюю школу, которую когда-то окончил сам. — Это школа знаменитая? — Да, там много заслуженных учителей, она крупная: 1200 детей было и 50 учителей. Все, кто меня еще учил: бывший мой директор, завучи. Первый год было очень сложно в силу моего возраста. А потом я сам себя психологически состарил. Я был обязан как директор посетить 300 уроков в год, делать разбор полетов и ставить оценки учителям. Как можно давать оценку учителю-методисту, который тебя сам научит всему?! И конфликты были с учителями, и решения надо было непопулярные принимать. Для этого надо было стать самым старым. И только через 5–10 лет мой психологически и физический возраст вновь совместились. — Как вы попали в Свердловский МЖК? Только благодаря победе во Всесоюзном конкурсе? — Сложная была история. Представьте, 1987 год, я директор школы, коммунист с 10-летним стажем (я стал коммунистом в 19 лет). И, конечно, когда директору школы говорят, что надо ехать на конкурс, он просто не может отказаться. Все происходило в Свердловске, собрали человек 100 кандидатов и в течение недели проводили деловые игры. В это время звонок из райкома партии: «Скоро 1 сентября, а у тебя асфальта нет возле школы!» Я положил трубку, пошел на вокзал и купил билет. Но в этот же день оргкомитет МЖК мне предложил остаться и поработать. Я уехал домой, завершил все текущие дела и уволился. В начале ноября я вернулся в Свердловск, который стал моим родным городом. — Чем вы занимались? — Я входил в оргкомитет МЖК. Был зампредседателя по детским программам. Работал с Галиной Кареловой [вице-спикером Совета Федерации — РБК] в одном кабинете. — Сколько лет вы там проработали? — Два года, а потом, когда уже все начало разваливаться, еще несколько лет на общественных началах. И прожил 19 лет там же, в панельном доме. Для меня, приехавшего из глухой деревни, было важно сохранить деревенские ощущения. А МЖК — это своего рода деревня. Там все друг друга знают — меня все знали, я детей всех знал. Идешь по улице, можешь спросить «Ванька где?» — скажут, куда пошел. Мы там хорошо жили. У нас было кабельное телевидение, общественное движение, свои газеты, свои строительные отряды, свои детсады, мы регулярно проводили субботники. Жили фактически коммуной. И, честно говоря, в самое кризисное время, когда даже продуктов не было, мы выжили, потому что были организованы. Мы до сих пор часто встречаемся и вспоминаем те годы. Недавно вот только оттуда уехал. — Сейчас о свердловском МЖК многие говорят как об оппозиционном для своего времени объединении. — С точки зрения сегодняшней оценки, безусловно, это была система воспитания другой ментальности. Не оппозиция, но абсолютно свободные высказывания. У нас было много дискуссионных площадок, мы начинали заседания в 11 ночи и заканчивали часов в 5 утра. И все транслировалось в прямом эфире на кабельном телевидении, которое курировали Евгений Королев и Александр Мих. Все жители у себя дома видели, о чем мы говорим. Для меня это была другая сторона воспитания. Мой отец, старый большевик, воевавший, в детстве частенько воспитывал меня ремнем. И у нас в семье не принято было против старших что-либо говорить. Патриархат. Здесь же была свобода слова. — Ваша последующая работа тоже была связана с выходцами из МЖК? — Во многом. Корни сегодняшнего [Уральского биомедицинского] кластера идут из МЖК, из 1992 года. Сам я окончательно принял решение прийти в бизнес в 1996 году. До этого времени я работал преподавателем и подрабатывал бизнес-консультантом. — То есть основные работники уральских фармпредприятий из МЖК? — Да. Еще мои бывшие ученики из школы. Я отобрал лучших, перевез в Екатеринбург. Сегодня это руководители департаментов различных администраций регионов и собственники компаний. Я точно знал, что это люди, которые воспитаны в той же ментальности, что и я. Мне всегда говорили, что мы неправильно управляем бизнесом, что у нас нет системы, нет вертикали. Я считаю, что управление хаосом — это достаточная система управления для творческих команд. Потому что сначала [в 1990-е годы.] она помогала выживать, а после кризиса 1998 года, когда нас растерли, размазали по стенке, и мы снова превратились в ноль, — принимать кардинальные решения. Жизнь с нуля — Растерли? — Все, что было заработано, обесценилось. Все товары, а это были лекарства, протухли, потому что государство что-то не могло оплатить, что-то не могло довезти. Вся система была разрушена. И 1998 год обнулил все, что мы зарабатывали с 1992 года. Остались развалины. Надо было решать, куда идти дальше. Мы решили идти в производство и выбрали фармацевтику. — Выбирали голосованием? — У нас был временный научно-исследовательский коллектив «Детство». Никогда не забуду это название, у нас даже бланки такие были. Мы понимали, что все больше и больше уходим в здравоохранение. Тогда появилась «Юнона», руководителем был Владимир Грядунов. Сначала поставляли импортные товары. Россия в тот момент практически ничего не производила: у нас на Урале и в целом по стране производство субстанций для лекарств упало в сто раз. Производили 100%, а стали производить 1%. Критическая отметка — остались самые простейшие препараты. У нас даже бинтов и шприцов в больницах не было. В то время был широко развит бартер в бизнесе, в том числе обмен медикаментов на продукты, трубы и железнодорожные цистерны. Недавно мы со студентами обсуждали сегодняшнюю систему здравоохранения. Они настолько молоды, что не помнят, что было в 1992-м, вообще в начале 1990-х. Чем стал прыжок доллара в 1998-м, особенно для тех, кто работал с государством... На рынке платье стоило 3 руб., стало стоить 20. Хочешь покупай, хочешь не покупай. Полгода не покупают, но все равно купят, а государству нельзя же поднять цену в пять раз. Тогда я участвовал в принятии решения — отдать больницам все, что есть на складе, по договорам без оплаты. — Просто подарить? — Мы не подарили, мы им сказали, что, когда деньги будут, вы нам заплатите. Я никогда не забуду это собрание. Сколько мы дискутировали! Но, слава богу, приняли решение, и в гемодиализе по нашей вине тогда никто не умер. Я благодарен до сих пор парням, я им часто говорю на встречах, когда мне удается приехать в Екатеринбург: вспомните 1998-й, вспомните тех людей из Нижнего Тагила, когда мы с мэром [Николаем] Диденко спорили. Он мне сказал, что ему проще 120 гробов купить, чем все это обеспечивать. А я ему ответил: «Давайте позовем этих людей, скажете им, гробы купите — и все закончим». Он передумал: «Давай вези диализаторы, когда деньги у нас [государства] будут, тогда я тебе заплачу». Мы пошли к [бывшему губернатору Свердловской области Эдуарду] Росселю посоветоваться, и он сказал: «Поверьте, государство — самый надежный заказчик из всего, что есть». В результате заплатили практически все, но, правда, через два-три года. И все это время иностранные партнеры ставили нас на колени и требовали: «Заплати». Мы тогда первыми к зарубежным компаниям поехали и пообещали исполнить обязательства, когда придет время. Кстати, они через лет 5–10 это вспоминали и говорили: «Вот, слушай, вы же потом заплатили, а другие просто обанкротились и разбежались». И это сыграло решающую роль в создании российской технологии гемодиализа. Когда они поверили и сказали, что понимаем, что вы идете в производство — мы вам поможем. Три компании, немецкая Bosch, японская Nipro и итальянская Belko. «Нас по-честному отпустили» — Расскажите про бывшего главу Свердловского КГБ Эдуарда Войцицкого. В некоторых публикациях вы называли его вашим партнером. — Он никогда не был моим партнером, и я его так не называл. Это вообще история, как я попал в здравоохранение из учителей. 1993 год. Меня с ребятами пригласили в управление ФСБ, где нам рассказали про киднеппинг детей по почкам. ОПС «Уралмаш» уже в то время вела криминальный бизнес в этом вопросе. И мне сказали, что надо помочь. Мы все тогда включились в эту тему. — А как же «Юнона»? — Фонд «Юнона» был 100-процентным учредителем «Юноны» медицинской, куда я пришел на работу в 1997 году. Юридический адрес был такой же, как у областного управления ФСБ. — Войцицкий уже тогда был ветераном? — Войцицкий потом уже стал ветераном. Я не помню тот период сейчас, там менялись руководители, начальники управлений. Войцицкий был просто мудрый человек, который понимал, что вопросы здравоохранения государство должно максимально вывести в легальную сферу. И ничего плохого нет, когда такие люди, как Войцицкий, тебя консультируют. В конце 1997 года фонд «Юнона» прекратил свое существование. И «Юнона» медицинская была вынуждена стать свободной. Она была перерегистрирована. Но кризис 1998-го ее хлопнул. — Когда «Юнона» появилась? — 1993 год. А потом в 1996 году нас по-честному отпустили. Сказали: «Можете теперь сами спокойно работать, живите сами по себе». Я им благодарен, у нас теплые отношения. Они нас не только сохранили. Да, это была конкуренция с ОПС «Уралмаш», но в те годы, когда людей вообще не лечили, «Юнона» помогла не одному, а тысячам пациентов. — Они вас не одного же пригласили. Взяли вместе с кем-то из МЖК? — Нас было четверо, все из МЖК. — Кто эти четверо, они живы? — Да, наверное. Я, к сожалению, их давно не видел. Лет десять. Они уже все пенсионеры. Они помогли на своем этапе, потом этим мы уже начали заниматься. И вот из четверых выросло до 2,5 тыс. — С Войцицким вы тогда тоже расстались и не виделись? — Нет, с Войцицким я общаюсь. Он сейчас на пенсии. Потом работал у нас в «Уралтрансгазе». Это абсолютно не богатый человек с правильными взглядами на жизнь. И тоже между Екатеринбургом и Москвой, я его вижу в самолете чаще всего. — Что значит «по-честному отпустили»? Вы просто уволились и ушли? — Нет, они нас не увольняли, они отпустили юридическое лицо, сами вышли из 100% акционеров. В 1998-м все бахнулось. А в 2000-м заново была создана уже новая «Юнона». Мы долго спорили, надо ли иметь флаг «Юноны», потому что много хорошего, много плохого говорили. И тогда приняли решение, что все-таки нельзя этот флаг терять. Хотя, конечно, старое имя жалко. — Почему жалко, вы же как раз его сохранили? — Тогда было ТОО «Юнона» и ТОО «Юнона Мед». И это было не просто лицо, а стратегический, идеологический центр принятия решений. Но, с другой стороны, я рад, потому что появился Уральский фармкластер с более правильной структурой и большими возможностями. Кстати, после МЖК я еще преподавал и в банке поработал. Два года, с 1994-го по 1996-й. Банк, к сожалению, лопнул. — Какой банк? — Промстройбанк России. Филиал. Бывшего Промстройбанка СССР деньги. Я там был начальником отдела, занимались развитием. У меня был короткий период, я тогда экономикой заинтересовался, пошел изучать и решил пойти в банк после преподавания. Вот в 1996-м я окончательно ушел в «Юнону» уже на основную работу. — Так вы же говорили, что с 1993 года там. — Я работал в банке, а с «Юноной» сотрудничал. — В вашей биографии на сайте «Единой России» есть строчка о том, что вы были помощником депутата, но какого депутата, не указано. — Я был помощником на общественных началах сначала у Воротникова Валерия Павловича [депутата Госдумы второго и третьего созывов], потом у Игоря Баринова, он сейчас в Федеральном агентстве по делам национальностей. Уральские растворы — Когда вы начали строить завод — после того, как рассчитались с иностранными партнерами? — Можно сказать, параллельно. В 2000-м мы начали все с нуля, и в 2001-м мы уже имели твердую программу стратегического развития. Тогда работали человек 100. Эта программа включала в себя несколько вещей. Прежде всего необходимо было обеспечить обычными инфузионными растворами Урал, потому что 50 т раствора — это вода, и воду привозили на Урал из Англии (!). Я хорошо это помню. Возить воду из-за границы тогда уже было стыдно. Приняли решение построить завод инфузионных растворов. Сегодня это завод, имеющий все зарубежные сертификаты. Мы сразу пригласили английских экспертов. И Кейт МакКормик (старший эксперт Евросоюза по вопросам внедрения стандартов GMP), несмотря на свой возраст, постоянно прилетала и нас, как котят, пять лет учила качеству производства простых растворов. Мы понимали, что нам нужны эти «детский сад» и «начальная школа», чтобы научиться новому фармпроизводству. — Вы всегда говорите «мы». Кто это «мы»? — Это уральские парни. Было «Детство», потом оно стало «Юноной». «Юнона» с 1996 года не просто название, а бренд. Потом она трансформировалась в Уральский фармкластер. Все люди с высшим образованием, инженеры. Кластер — все-таки лучшая, на мой взгляд, система связи в производственной цепочке, когда друг без друга никто не может. В кризис 2008 года, думаю, мы выжили только поэтому. И последний кризис все выдержали, потому что в связке легче справиться. С «маленькими» с нами разговаривал только один человек — и это Владимир Владимирович. С 2001 года. Как объединились, то стали разговаривать и советоваться очень многие. — Так вы знакомы с Владимиром Путиным с 2001 года? — Не совсем так. В 2001 году, когда мы только задумались о заводе, губернатор Свердловской области Эдуард Эргартович Россель сходил к нему, и Владимир Владимирович сказал: «Делайте». Было первое устное поручение, появилась губернаторская программа. Губернатор предлагал старый завод купить и построить на его месте новый. Первый цех построили за два года. На его открытие приехал министр здравоохранения РФ [Юрий] Шевченко, посмотрел цех и сказал: «Здесь такую водку можно делать, вы такое оборудование поставили». Это хорошо помнят те, кто присутствовал. Я вел тогда экскурсию по заводу для десяти человек. И я ответил, что пока я жив, здесь водки не будет. И все завертелось: новый бизнес-план, поручение президента, губернаторская программа. На втором бизнес-плане Шевченко уникальную надпись нанес: «Благословляю». И этот бизнес-план мы храним. Все — на грани невозможного. Цеха «Медсинтеза» располагаются в двух зданиях площадью 4700 и 4500 кв. м. Комплекс чистых помещений производства инфузионных растворов занимает 650 кв. м, инсулинов — 386 кв. м. На подходе — третье здание и новый завод площадью 3 тыс. кв. м, на котором будет выпускаться собственная субстанция для производства инсулина Фото: Екатерина Кузьмина/РБК — То есть место выбирал Россель? — Мы подобрали несколько вариантов с учетом качества воды в водопроводе, воздуха, подводящих сетей, уровня образования населения. С подачи губернатора мы приехали на территорию завода, сначала 2 тыс. т мусора оттуда вывезли. Хорошо помню, как мы в феврале с мэром [Новоуральска Николаем] Фельдманом приехали на площадку будущего завода, а там как раз бомжи кабели жгли. Но все равно построили, работы велись круглосуточно. И в 2003 году выпустили первую серию физраствора по европейским стандартам. Сегодня, если мне память не изменяет, завод производит 22 млн л в год, а на 2015 год заказ — 35 млн л. Они работают, останавливаясь только на 6 часов в год. В Новый год. Они останавливаются, а оборудование не выключается. С 2003 года так. Это надо видеть и надо видеть глаза людей, которые там работают. Это ведь закрытый город, и безработица была бешеная. — Помимо кредита в 150 млн руб. из бюджета региона, о котором писали СМИ, проект финансировали группа «Ренова», Сбербанк и «Уралсиб». Сколько они вложили тогда и на каких условиях, на какие сроки, по каким ставкам? — Проект создавался за счет кредитов банковских и частных структур. Серьезную помощь тогда оказала Свердловская область, которая выделила на окончание строительства 150 млн руб. Непрозрачная структура Сейчас фармацевтическим бизнесом, созданным Петровым, управляет его старший сын Александр Петров-младший. Среди бывших активов депутата множество небольших компаний и проектов, совокупная выручка которых чуть больше 1 млрд руб. «Медсинтез» Структура собственности очень непрозрачна. Главное производственное предприятие — завод «Медсинтез», на котором выпускают инфузионные растворы, инсулин и противовирусные лекарства (выручка в 2014 году — 709 млн руб.), — на 99,97%, по данным СПАРК, принадлежит кипрскому офшору Lorano Trading Limited, еще 0,03% — у младшего сына Петрова — Дениса. «Юнона»​ Совладельцем фонда «Юнона», зарабатывающего на управлении недвижимостью (выручка в 2014 году не раскрывается, в 2013 году — 477,2 млн руб.), числится еще один кипрский офшор — Nimed Trading Limited, остальные 80% — у Александра Петрова-младшего. Холдинг «Юнона» (в 2013 году — 56,3 млн руб.), которым раньше владел Петров-младший, теперь принадлежит Константину Городницкому (95%) и Василию Болотову (5%), управляющим некоторыми связанными с Петровыми проектами. Путин, Шредер, Вексельберг — Следующим шагом был инсулин? — Да. Я хорошо помню, как мы ходили еще по стройке 2003 года, и губернатор меня спросил: «Слушай, а что дальше будешь делать?» И я ему тогда ответил: «Наверное, инсулин». «А сколько времени тебе надо для обдумывания?» Я говорю: «Месяца два-три надо… бизнес-план, чтобы все проанализировали». А он мне: «У тебя одна ночь, завтра утром ты должен прийти ко мне с письмом о том, что вы приняли решение строить инсулиновый завод». Если бы я знал, что это будет десять лет моей жизни, такой разной и тяжелой, я бы, наверное, тогда не согласился. Хотя… Не смог бы — Росселю нельзя отказать. Многих можете спросить. Я сразу понял, что строить придется. Но поехал домой, к себе в деревню, посоветовался со старшим братом, и он сказал: «Если тебя губернатор просит, ты обязан делать». — И вы согласились? — Да. Все завертелось. Мы, конечно, проанализировали [предыдущие попытки создать российское производство инсулина] и учли все ошибки: и завода в Майкопе, и Лужкова в Москве, и Брынцалова в Подмосковье, и Абрамовича в Уфе. И понимали, что у нас нет денег. Губернатор тогда вместе с нами дневал и ночевал. У нас была ярость и желание сделать завод во что бы то ни стало. Мы ездили, искали, где можно взять оборудование. Хотя бы для первого шага — научиться разливать инсулин. Очень сложный процесс, технология заливки в реактор двухсуточного производства с определенными режимами. И тут в Екатеринбург прилетают Шредер и Путин. Россель дружил со Шредером, и их прилет совпал с днем рождения Эдуарда Эргартовича. Губернатор попросил Шредера, и тот привез компанию Bosch. С российской стороны меня поставили. Вот тогда была моя первая встреча с Путиным. Прилетели рано утром, и уже в 8 утра мы подписали соглашение о том, что Bosch поставит нам оборудование. Мы подписываем, но денег у нас нет. Россель мне говорит: «Ты подписывай, деньги будут». А я ему говорю, что это нереально, на дворе 2003 год — в России нет денег, банки кредитуют под страшные ставки, строить невозможно. А мы к тому моменту уже площадку начали готовить. С 2001 года по поручению Владимира Владимировича уже занимались подготовкой и строительством инсулинового завода. Но из-за экономических сложностей все медленно шло. Мы только закончили первый фармацевтический завод. Для нас было понятно, что мы никто. И Россель, уже после подписания, привез меня… Как сейчас помню, на Арбате у них офис. Для меня это был такой шок, в такой офис, такие люди, о которых только в газетах читал. Вексельберг [Виктор, председатель совета директоров группы компаний «Ренова», а с 2010 года — президент фонда «Сколково»] спросил меня: «А ты кто?» Я ему сказал, что я сельский учитель, Россель подтвердит эту фразу. Он тогда засмеялся и сказал: «Тогда я дам вам деньги». Виктор Вексельберг, глава совета директоров группы «Ренова» и президент фонда «Сколково» (на фото слева) и президент Владимир Путин сыграли важную роль в истории развития уральского предприятия Фото: ТАСС Они, конечно, поставили ряд условий. Деньги передавались по определенной юридической схеме. У них очень сильные юристы, а мы тогда вообще ничего не понимали. Мы работали на Урале, надеялись на купеческое слово и думали, что это важнее. Контракты заключались тогда примерно так: вот главный врач, вот губернатор, вот судья. — Какие были условия? — Это был уставный капитал из-за рубежа. Это были его личные деньги. Насколько я понял, он не стал рисковать корпоративными деньгами. Сумма была огромная — €12–15 млн. Я вышел от Вексельберга, иду по Арбату, зашел в подвал в кафе, попросил у мужика стакан водки, выпил, закусил кусочком хлеба и полетел домой. Позвонил и сказал парням, что нам дают деньги. Он через две недели деньги перечислил, а потом юристы оформляли толстые контракты. Схема до сих пор действует. Я надеюсь, что с принятием последних законов по деофшоризации мы с ним решим все вопросы. Самое главное, что завод уже никто не заберет: он в закрытом городе. Но я понимаю, что, наверное, сложная схема в то время была единственной возможностью. Они тоже хотели обезопасить свои деньги. Хоть кто бы тогда вложил деньги в Россию, я бы ему в ноги поклонился. Я наблюдал, как потом покупали-продавали завод инсулина в Орле, как появляются заводы в Калуге у зарубежных компаний. Хорошо, когда иностранцы приходят сюда, но все-таки должны быть заводы, которые обеспечивают лекарственную безопасность страны, которые никто никогда не купит и не сможет перевезти за рубеж. Закрытый город — это идея Росселя была, он сказал: «Вот здесь вас никогда не достанут». — А Вексельберг по-прежнему в составе акционеров? — Он не контролирует сейчас. Он тогда мягкие условия подписал и выполняет все условия как человек. Он не управляет. Но за последние четыре года многое изменилось. Сейчас я знаю только, что группа «Ренова» — очень дружеская компания, с любовью относится к тому, что мы сделали, и он, может быть, психологически оказывает поддержку. Но сегодня завод — это кластерная система, и Вексельберг никак не вмешивается. — Но он пока не вышел из капитала? — Не готов сказать, думаю, они этот вопрос как-то с директором решили. — «Медсинтез» почти на 100% принадлежит кипрскому офшору, фонд «Юнона» — на 20% тоже. Понять, кто бенефициары, невозможно. — Я могу сказать, что, во-первых, люди менялись, потому что деньги — вещь пугливая. И если бы это были прямые российские капиталы или государственные деньги, то, я думаю, этого завода уже бы не было. — То есть каждый из партнеров, встречавшихся по пути, помогал деньгами и становился акционером? — Не только деньгами. Там ведь оборудование в основном и очень дорогостоящее. Когда партнеры появляются, они добавляются. Появился Bayer. Я точно не знаю, но они много вложились в завод: оборудование, технологии, опыт, обучали заводчан у себя в Германии. Но самое главное — я спрашивал и знаю, что завод ни разу прибыль за рубеж не перечислял. Я спрашивал, было ли хоть раз перечисление дивидендов, прибыли? Ни разу акционеры прибыли не получили. — Кого вы спрашивали? — И директора [Алексея Подкорытова], и сына [Александра Петрова], который управляет рядом предприятий. Мы разговаривали с ребятами, которые являются членами совета директоров. Мы разговаривали с инвестиционными компаниями. Это все экономические схемы. Я верю в одно: придет день, когда в России будут кредиты такие же, как в Европе, когда залог можно внести в российский банк и под те же 3,5% получить деньги, на них по-честному купить оборудование за рубежом, ввезти в Россию, никого не искать. В кризисные времена заводу деньгами помогли человек десять, но из них почти все поставили условие, что деньги будут за пределами России. Став депутатом, Петров передал свое дело сыну, Александру Петрову-младшему. Теперь он возглавляет советы директоров завода «Медсинтез» и холдинга «Юнона» и владеет 80% фонда «Юнона». Подробнее об этом — в расследовании РБК Фото: Екатерина Кузьмина/РБК — Получается, что за этими кипрскими офшорами стоят разные российские предприниматели? — Не могу сказать точно. Я сейчас не знаю. Да и директора никогда не озвучат фамилии. Потому что когда заводу совсем плохо, то руководителю надо идти в банк и просить кредиты. Когда банк тебе называет 24% годовых, и ты не понимаешь, что он от тебя хочет. Я банкам всегда говорю: «Ребята, в кризис вы должны ставки снизить. Дайте заводам выжить. Это ваши вечные клиенты, они вам отработают». Наша банковская система против производственников. Я вообще удивляюсь тем, кто идет в производство. Если бы у нас не было прямой политической поддержки, если бы не было веры в то, что нас точно не кончат, то ничего не получилось бы. А сегодня «Медсинтез» — это большой крупный завод в сердце России, и для меня это счастье. Ну и приятно, когда местные ценят. Андрей Анатольевич Козицын [гендиректор УГМК] подошел однажды к моему сыну и говорит: «Вот, посмотри, что твой батька сделал, мы им гордимся». Сын мне потом это рассказал. — Он заводу помогал? — Он очень сильный человек с точки зрения личного примера. Он трудоголик. Это для меня пример настоящего уральского мужика. — Он акционер? — Нет, он не участвует ни в одном проекте. А зачем? У него своя тема. Он цветной металлургией занимается. — Как уральский мужик… — Он меня уважает, я его уважаю. Все. — Политическая поддержка — это Россель и Путин? — Да. Основные риски фармацевтической промышленности — административные, это я уже как экономист говорю. В зависимости от того, дадут вам лицензию или не дадут, завод выживет или нет. В Тюмени Ханты-Мансийский автономный округ [фонд регионального развития ХМАО] вложил около $25 млн в завод «ЮграФарм», у которого семь лет не было лицензии. Если завод после постройки семи лет стоит — он окупается? Нет! Первый цех инфузионных растворов [на «Медсинтезе»] — лицензии не было 11 месяцев. Цех инсулина — лицензии не было семь месяцев. Завод уже построен, люди приняты на работу, их надо обучить, зарплату заплатить, надо в чистых комнатах включить стерильный воздух, надо чистую воду включить и выключать можно максимум на 4 часа в неделю. После этого выпускаются три серии и отдаются на государственную экспертизу. Так вот мы первые ответы из Москвы ждали 11 месяцев, завод стоял, оборудование работало, зарплаты выплачивались, по кредитам оплаты шли. Мы дважды поднимали вопрос о выдаче лицензии «Медсинтезу». Один раз в Тюмени Россель поднял этот вопрос перед президентом, и он ему ответил: «Эдуард Эргартович, ты не по теме говоришь. Ну, ладно говори». А министр, который должен был подписать, чтобы не подписывать, ушел на больничный. На следующий день пришлось вернуться на рабочее место и подписать. Прилетела к нам команда в туфельках, а у нас метр снега лежит. Выдали лицензию и сказали: «Вы нас запомните». — Зло сказали? — Зло — это вы мягко говорите. Мы встречались с газпромовскими, говорили: «Давайте вместе пробовать». Они говорили: «Ты кто?» А я — никто, а они — «Газпром»: «Ты нам не нужен». Брынцалов сказал: «Все деньгами решу». Нельзя решить некоторые вопросы деньгами в России, особенно инсулиновые. Россель мне тогда еще одну фразу сказал: «Саш, ты запомни, инсулин — это прямой путь борьбы с коррупцией». Инсулин тогда у нас стоил примерно 1200 руб. упаковка. Сегодня же эти же иностранцы продают за 800. Сегодня, даже при другом курсе доллара. Я их всегда спрашиваю, когда на конференциях сталкиваюсь: «А что такое было у вас эти 400 руб.?» И ни разу ответ не получил. На совещании у Христенко году в 2007-м тот спрашивает: «Ну, когда ты произведешь инсулин?» А мне уже нечего было бояться, и я ему сказал, что вот, когда дяденька, заслуженный доктор, который там сидел, когда он часы за $10 тыс. от одной зарубежной компании снимет — будет российский инсулин. Дикий скандал был. Но я точно знал, какая компания подарила ему эти часы. — То есть и лицензию без ручного управления Путина не получили бы? — Получается, что так. У меня, кстати, упаковка инсулина с его подписью. На встрече Путина с производственниками уже в 2011 году обсуждали поручения по гемодиализу, инсулину, по производству субстанции. Нас на встрече было всего четыре человека не из чиновников. От Свердловской области я был один. Еще из Кургана был человек. К тому моменту мы уже сделали первый шаг — начали производить инсулин из французской субстанции. Президент тогда остался доволен моим докладом ну и подписал мне упаковку на память. На строительство инсулинового цеха ушло четыре года: в ноябре 2007-го «Медсинтез» был готов запустить производство. Стоимость проекта оценивается в 620 млн руб. На фото: губернатор Свердловской области Эдуард Россель и председатель совета директоров «Медсинтеза» Александр Петров на открытии цеха по производству инсулина, ноябрь 2007 года Фото: Архив завода «Медсинтез» Своя бактерия — Какова сейчас продуктовая линейка завода для диабетиков? — При мне еще разработали все инструменты введения. Понимали, что импортные шприц-ручки дороги. Сделали свои. У меня две сестры диабетчицы. И вот я на них практически все эксперименты проводил, выдавая им эти шприц-ручки, какие иголки, как инсулин действует… С завода девчонки тоже пробовали на себе. Сейчас уже сделали шприц-ручки многоразовые, одноразовые. Я видел деда, он этим «наркоманским» тонким шприцем из флакончика брал инсулин. А его надо взять 30 доз на 30 дней, а потом еще подкалывать. И я тогда приехал к директору говорю: «Давай сделаем одноразовую шприц-ручку, чтобы он просто выставил, уколол и через неделю все выкинул». И парни сделали. Сейчас они заканчивают инсулиновую помпу для детей. Маленькую, компактную, на животе поставят, и детки вообще не будут знать проблем, что такое укол. Для детей каждый укол — подвиг. Следующий шаг при мне уже начали. Мы понимали, что собака закопана в бактерии, из которой производят субстанцию. Начали искать. Мне швейцарцы предложили ее за €50 млн. Потом поехали в Израиль, но безуспешно. Россель меня буквально за руку свозил в Японию, и мы там тоже ничего не нашли. Другой вопрос зато решили, и в России появился аппарат «искусственная почка». Когда вернулись, в Москве собрали группу российских ученых, которые занимаются инсулином. За столом я был, [Михаил] Скляр, тогда министр здравоохранения Свердловской области и губернатор. Мы сидели и слушали часов восемь без перерыва. Команды менялись, каждый рассказывал о своем научном пути. После совещания губернатор спрашивает меня: «Ты все понял?» Я говорю: «Ничего». Он говорит: «А я понял только одно — ты должен делать не так, как они тебе говорят». После этого у меня появилось убеждение, что надо идти с учеными по другой схеме. Мы собрались и приняли решение сделать свою бактерию. Это самый сложный путь. В 2008-м, когда еще цех по розливу инсулина не закончили, уже сформировалась команда по разработке субстанции. Тогда включились немцы, швейцарцы, потом швейцарцы отпали, чехи включились, белорусы, украинцы, украинцы отпали в кризис. Российские ученые меньше всех помогли, к сожалению. В результате получилась новая бактерия. Сейчас это оформлено патентом. Моей фамилии вы не найдете ни в одном патенте, которых у завода десятки. Конечно, я мог сказать парням, что я там чуть помогал, но я считаю, что авторство должно остаться за теми, кто придумал. — А кто придумал? — Все помаленьку. В основном белорусы, украинцы и чехи. Кто-то придумал плазмиду, кто-то — как бактерии будут делиться, кто-то — техпроцесс. После этого появилась возможность заказать технологическое оборудование. Это завод, где 3 тыс. кв. м чистых комнат, начиненных оборудованием. Это фактически завод-робот. Мы вернули микробиологию на Урал. В 19-м городке [Свердловске-19, секретном микробиологическом центре военно-технических проблем бактериологической защиты НИИ микробиологии Министерства обороны СССР] когда-то в советское время была микробиология. Они тогда сибирской язвой занимались. А кластер смог возродить крупнейшее на Урале микробиологическое производство. Парни уже без меня все закончили. — Президент знает? — Знает, конечно. Ему губернатор рассказывал предварительно. На этом для меня как для идеолога, который все толкал, в теме генно-инженерного инсулина человека, производимого из бактерии Escherichia coli, можно поставить жирную точку: в России она реализована в промышленном масштабе. России нужно 325 кг в сухом пересчете, а мощности у завода на 400. Поэтому Россия себе лекарственную безопасность обеспечила. Из грустных вещей, вот там тогда так совпало….Когда я вышел от Вексельберга… Почему я выпил? Возникла мысль… Как раз незадолго расстреляли директора Ульяновского завода инфузионных растворов, прямо у себя дома [в ночь с 30 на 31 июля 2005 года в Ульяновской области был убит президент ООО «ННТ-Фарма» Александр Кузнецов — РБК]. После этого они так и не запустились, завод уже построен был. Его расстреляли конкуренты или кто-то еще, я не знаю. Этот завод начали распродавать года три назад. Так в Ульяновске и не появился завод инфузионных растворов, он был построен, они его демонтировали. Кончили руководителя, кончили завод. И когда я у Вексельберга понял, что все серьезно, а таких денег мы не видали у себя на Урале в то время, да еще и в евро. Я понял, что угрозы, которые мне направляют, реальны. На Урале всегда стреляли. И после этого случая мне года два было трудно выходить из дома. Честно могу сказать, что мне было трудно выйти и открыть дверь в подъезде. Я не то чтобы боялся — я всегда преодолевал свой страх. Мне друзья всегда говорили, что если первую бомбу пустят, то на твой завод. — Вот вы говорите: Россель, Россель… А для чего ему это нужно, вы как думаете? — Я его считаю одним из великих людей России. Он настоящий сын нашей страны, несмотря на то что он немец и из семьи репрессированных. Россель просто удержал оборонную промышленность Урала, не дал ее разрушить тогда. Он не боялся выступать против многих инициатив Ельцина и сделал Свердловскую область индустриальным регионом. Это государственник с большой буквы. Полный кавалер орденов за заслуги. — А инсулин? — Я думаю, у него был личный мотив, но этот вопрос лучше задать ему самому. — Он есть в числе тех людей, которые вам помогали деньгами? — Нет. Я честно говорю: Россель не инвестировал финансовые средства. Он дал больше — веру в победу. Уже после запуска завода мы перечисляли деньги на гуманитарные проекты, участвовали в поддержке фонда развития области. Для меня было честью поддержать филармонический оркестр Свердловской области или принять участие в строительстве церкви. И я до сих пор много помогаю больным людям. И прежде всего детям. И сейчас, когда я стал депутатом, это стало системой. Наверное, надо бы быть циничным в жизни, но не могу я смотреть на страдания. Уральский инсулин: что производят на заводе «Медсинтез» Фотогалерея Завод «Медсинтез» — образцово-показательное предприятие Свердловской области: экскурсии в Новоуральск, где он находится, стали уже постоянным пунктом программы визитов высокопоставленных чиновников из Москвы и иностранных делегаций. Один из основателей «Медсинтеза», депутат Александр Петров, уверяет, что мощностей завода достаточно для того, чтобы обеспечить инсулином всех российских диабетиков. РБК побывал на заводе и посмотрел, как производят жизненно важное для сотен тысяч россиян лекарство и какие еще препараты выпускают уральские фармацевты. Расследование РБК: кто такой Александр Петров из фильма «Президент» Депутат Петров — РБК: «Я Путину пообещал» Посмотреть 15 фотографий — Помимо инсулина, инфузионных растворов был стекольный завод, сейчас Уральский, ранее Уфимковский, который вы восстанавливали. (ПРОДОЛЖЕНИЕ на  http://piter39.ru/news/deputat_petrov_rbk_ja_putinu_poobeshhal/2015-09-09-72 )

1 2 3 4 5 Категория: НОВОСТИ СТРАНЫ | Просмотров: 840 | Добавил: piter | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0